Общее учение об обязательствах и договорах
7.6. Общее учение о договоре
7.6.1. Договор и соглашение
Значение слова "контракт"
Практически наиболее важным источником обязательств в Риме был договор (contractus). Глагол contrahere по своему буквальному значению (con + trahere - стягивать) является синонимом глаголов obligare, adstringere. Он первоначально относился не только к договорам, но и к другим видам обязательств. Сопоставляя фрагменты 1 и 2 D. 1. 3, мы видим, что Папиниан, давая перевод определения Демосфена, пишет о деликтах, которые contrahuntur; совершить обман, совершить преступление передается в источниках нередко словами fraudem contrahere, crimen contrahere. Постепенно, однако, слова contrahere, contractus получили более тесное, специализированное значение договора как обязательства, возникающего в силу соглашения сторон и пользующегося исковой защитой.
Поздние римские систематики права пытались создать общее понятие conventio - соглашение, разветвляющееся на a) contractus - договор, пользующийся исковой защитой, и б) pactum - соглашение, по которому, как правило, иск не давался в силу правила ex nudo pacto actio non nascitur (Сентенции Павла, 2. 14. 1); защита по пактам давалась чаще всего путем ссылки на них в виде возражений (п. 8.1.1.).
Название "соглашение" является до такой степени общим, что, как метко замечает Педий [юрист конца I в. н.э.], нет никакого договора [никакого обязательства], который не содержал бы в себе соглашения.
Сила договора в греческом праве
Ульпиан, объясняя слово conventio, говорит: подобно тому, как люди сходятся (conveniunt) с разных мест в одно, так, побуждаемые разными мотивами, они соглашаются в одном (in unum consentiunt). Мы знаем теперь, что это объяснение навеяно греческими авторами. Когда Демосфен говорит о согласии, установившемся в городе, он употребляет выражение he polis eis hen elthe - civitas in unum convenit. Старинное греческое правило гласило: как один с другим договорился (homologeim буквально - одинаково говорить), так оно и должно иметь силу (kyrion einai). Источники сохранили нам отрывок из комментария Гая к законам XII таблиц (D. 47. 22. 4). Упоминая о договоре товарищей между собой, Гай приводит на греческом языке отрывок, приписываемый им Солону: "Если члены одного дома (территориальное деление), или братства, или религиозных пиршеств, или общего стола, или погребального братства, или отправляющиеся за добычей, или для торговли, установят между собой что-нибудь, то это имеет силу (kyrion einai)". В тексте добавлена оговорка: поскольку их договор не противоречит публичному праву (demosia grammata). Это напоминает нам знаменитое изречение Папиниана:
Публичное право нельзя менять частными соглашениями.
Эта мысль о силе договоров получила яркое выражение у греков. У Демосфена несколько раз цитируется поговорка: "Hosa an tis hekon heteros hetero homologue kyria einai" - о чем друг с другом добровольно договорятся, то и господствует. И когда противник Демосфена делает ссылку на это правовое положение, то Демосфен добавляет существенную оговорку: "Да, милейший, договоры являются господами, но при том условии, что они правомерны - ta ge dikaia, о beltiste" (Против Афиногена, кол. 6). У Платона мы читаем вариант этой поговорки. "На d'an hekon hekonti homologes, phasim hoi poleos basileis - nomoi, dikaia einai" - в чем добровольно друг с другом договорятся, это является правом, так говорят цари государства - законы (Пир, 196. С). Итак, законы - это цари, а договоры - господа (kyrioi), носители права (dikaia).
В Риме только к концу республики появляется такая мысль, и притом в устах людей, впитавших в себя греческую культуру.
Приведенное выше ходячее эллинское слово о силе договора пересказано у Цицерона в следующих словах: "Fundamentum iustitiae fides, id est dictorum conventorumque constantia et veritas" - основа права - это верность, т.е. твердое и правдивое соблюдение слова и договора (De officiis, 1. 73).
Раннее римское право лишь постепенно поднялось до этого уровня. Вначале сила римского договора покоилась на его торжественной обрядности, на особой формальности.
7.6.2. Толкование договора
Противоречие между словами и намерением сторон
По мере развития торговых отношений и связанного с этим осложнения отдельных договоров возникает новая проблема.
Возможно несоответствие или противоречие между внешним выражением договора и тем, что сторона действительно имела в виду. Ответ давался простой:
Кто говорит одно, а хочет другого, тот не говорит того, что означают его слова, потому что он этого не хочет, но и не говорит того, что хочет, потому что он не те слова говорит.
Одним словом: что он сказал, того он не хочет, а что хочет, того он не сказал; стало быть, договор не состоялся. Но греческая культура подходила к делу тоньше. В Риторике Аристотеля (1. 13. 17) мы читаем: "Нужно обращать внимание не на слово (logos), а на намерение (dianoia)". Правда, это касалось закона, и римские юристы также восприняли это в отношении толкования закона и устами Цельза сказали:
Знание законов не в том состоит, чтобы соблюдать их слова, а силу и значение.
Из области толкования закона эта мысль была перенесена в область толкования договора, поскольку сторона legem contractui dicit - провозглашает закон договора (D. 19. 1. 13. 26); еще раньше эта мысль получила применение при толковании воли наследодателя, выраженной в его завещании. Борьба между словом и волей стороны проходит через всю классическую юриспруденцию; начало этой борьбы ярко изображено Цицероном (Об ораторе, 2. 32) в рассказе о громком наследственном процессе, так называемая causa Curiana, в котором в качестве адвоката участвовал знаменитый юрист старой школы "veteres", бывший консул и верховный жрец Квинт Муций Сцевола и на другой стороне известный оратор Красс. Поскольку это дело знаменует поворотный пункт в истории толкования договора, стоит на нем несколько остановиться.
Causa Curiana
Некто оставил завещание, в котором написал: "Если у меня родится сын и он умрет, не достигнув совершеннолетия, то я желаю, чтобы Курий был моим наследником". Случилось так, что сын вовсе не родился. Сцевола доказывал, что по буквальному тексту завещания Курий в данном случае не имеет прав, а наследство должно перейти к наследникам по закону. Красс ссылался на волю завещателя, на смысл завещания и отстаивал права Курия. Дело происходило около 90 г. до н.э. в эпоху Суллы, когда Цицерон был еще юношей. В передаче Цицерона, юрист Сцевола говорил dе antiquis formulis - о древних формулах права, de conservando iure civili, о необходимости соблюдать консервативное начало в гражданском праве, что -
было бы ловушкой для народа, оставив в пренебрежении написанный текст, заниматься розыском воображаемой воли завещателя.
Это означало бы
толкованием красноречивых адвокатов [намек на Красса] извращать писания простых людей.
Сцевола себя прямо называет представителем "простых людей", т.е. тех, которые, по образцу и подобию Катона Старшего, сидят на земле. Иначе аргументирует Красс.
в словах-то и заключается ловушка, если оставить без внимания волю.
В дальнейшей речи Красса слышатся слова, выросшие, вероятно, на почве ius gentium в условиях развитой торговли:
Справедливость требует, чтобы мысли и воля соблюдались.
По мнению Красса, разделяемого Цицероном, ничего путного не получится, si verba non rem sequeremur - если мы будем руководствоваться словами, а не существом.
Тут, вероятно, отразилось основанное на законах грамматики высказывание греческой философии: "учение и исследование следует вести не на основании имен и слов, но гораздо более на основании существа" (Платон, Кратил, 439 г.).
Со времени Цицерона и causa Curiana противопоставление толкования буквального и толкования по смыслу и намерению стало общепринятым у юристов.
Цицерон нам рассказывает, что это противопоставление вошло в результате causa Curiana в школьный обиход его дней.
Мальчики у учителей упражняются на том, что одни учатся защищать написанный текст, а другие - справедливость.
Высказывания источников о противоречии слов и намерения
Интересно проследить по источникам борьбу этих двух начал в договорном праве.
Обратимся сначала к договорам торгового оборота:
В договоре купли-продажи нужно больше обращать внимания на то, что имелось в виду, чем на то, что было сказано.
Эта традиция восходит к Крассу в отличие от другой точки зрения, восходящей к Квинту Муцию Сцеволе:
Иногда больше значит написанный текст, чем намерение сторон.
В особенности это имело место в тех случаях, когда речь шла не просто о словах, а о торжественных формальных словах - verba sollemnia.
Однако по мере роста торгового оборота и завоевания Римом обширных рынков Средиземноморского бассейна договоры строгого права (stricti iuris) уступают место так называемым договорам доброй совести (bonae fidei contractus); вместе с тем торжествует та точка зрения, которая дает предпочтение намерению сторон.
Лучше всего эту мысль выразил Папиниан сначала в отношении завещаний, а затем и в отношении договоров:
В условиях завещаний следует принимать в соображение волю в большей степени, чем слова.
Та же мысль в отношении договоров:
В соглашениях договаривающихся сторон было признано важным обратить внимание больше на волю, чем на слова.
Противоречие правовой строгости и милосердия
В позднейшей стадии развития, в византийскую эпоху, на смену противопоставлению verba - voluntas, или dicta - acta (сказанное и желаемое) приходит другая пара понятий; с одной стороны, subtilitas iuris, rigor iuris - юридическая тонкость, строгость права, а с другой стороны, id quod humanius, benignius est - более человечное, более благожелательное. То новое, что классическим юристам в эпоху расцвета принципата представлялось как bonum et aequum - добрым и справедливым, т.е. соответствующим вновь выросшим интересам оборота, то в переводе на язык эпигонов (потомков) в эпоху идущего к гибели рабовладельческого хозяйства носит название человечного, благожелательного.
Не следует забывать, что слова милосердия и туманности являются в значительной мере данью пышной византийской фразеологии. Памятуя о милосердии, византийцы не забыли и о практической пользе. "Tam benignius quam utilius" (чем полезнее, тем благосклоннее), - гласит поздняя прибавка к классическому тексту. А римский рабовладелец руководился "гуманностью" лишь в тех случаях, когда это не расходилось с его интересами.
Еще в конце I в. н.э. составитель руководства по сельскому хозяйству Колумелла писал, что в отдаленных имениях выгоднее работать через мелких арендаторов, чем трудом рабов, и дает такой совет:
Пусть хозяин предупредительно обращается с мелкими арендаторами и пусть не держится цепко за свои права.
И Колумелла в свое время находил, что порой на смену rigor iuris, tenacitas, должна приходить comitas. Но юристы стояли на страже интересов господствующего класса и зорко следили за тем, чтобы кротость и милосердие (comitas, benignitas) не переходили определенных границ. Неслучайно сохранились в Дигестах характерные слова:
Заманчивое великодушие было сломлено толкованием юристов.